Фантом (рассказ)

Парочка впервые в японском ресторане. Исподтишка оглядываясь, они повторили позы сидящих вокруг, подобрав ноги под себя. Вскоре подошла официантка, спросила “традиционный обед?” и, получив утвердительный кивок мужчины, присела и подожгла свечи. Единым движением встала, убирая зажигалку с длинным носом.

Едва она отошла, девушка приоткрыла крышку горшочка. В воде лежала крупная чёрная мидия. Живая? - спросила она шёпотом. Да, - ответил мужчина, - открывать створки лучше не надо: неаппетитное зрелище.

Вскоре принесли основные блюда, и парочка ненадолго отвлеклась от горшочков. Полумрак помещения с редкими островками желтоватого света вокруг рисовых абажуров совершенно не располагает к каким-то словам. И вот из полумрака снова бесшумно возникла официантка. Потушила свечу, открыла крышечки горшочков, растаяла в полумраке.

Чёрных устриц зацепили сачком, и потом сухая, не делающая лишних движений рука рассовала их по горшочкам. Моллюск, хотя и чувствовал какую-то тряску, ничего поделать не мог, лишь инстинктивно сжимая створки.

Какое-то время покоя. Организм чувствовал, что наступил голод, но питательного вещества в воде не было. Он уже было начал раскрывать створки, чтобы усилить приток воды, когда начала подниматься температура. Было закрыв створки, спустя мгновение он уже их снова раскрыл – навстречу живительному теплу. Однако что-то было не так. Становилось слишком тепло. Припекало снизу – там раковина касалась горшочка – да и сама вода становилась всё жарче. Моллюск пытался сжаться в комочек, но его дом, его родное защищённое место отказывалось отпускать от себя. Минута нарастающей боли – и простенькая нервная система перестала что-либо ощущать. Процессы денатурации продолжались ещё несколько минут, и то, что не смог сделать моллюск, стало легко сделать людям – умершие мышцы легко отлепились от створок раковины.

Парочка доужинала и, взявшись за руки, вышла из ресторанчика. Несущаяся на всей скорости машина вылетела за тротуар и размазала человеческую фигурку о бетонную стену. Звук удара, тёмное проломленное стекло, смятая куча тряпок. Лучи фонарей тонут в салоне машины, блёклым пятном проходят по смятому капоту, обнажают жалкую кучку остатков человека.

Японка выглянула на секунду из ресторана – и на автомате потрясённого человека спокойно вызвала полицию.

Приехала полиция, приехала скорая. Заключение – смерть – укол в предплечье и возьмите эти таблетки, вам они помогут уснуть. И позвоните по этому номеру, если будет плохо. У вас родственники есть? Ну вот и езжайте на ночь. Вам вызвать такси?

Девушка уехала домой.

Мужчина уехал домой.

На следующее утро проснуться странно-выспавшимся. Хотя какое утро? Уже четыре часа вечера. Шок пережитого надёжно изолирован мозгом – вчерашнее вспоминается каким-то замедленным смазанным кино, на старой, изношенной, выцветшей плёнке. Со мной такого не бывает. Повторяешь себе всегда, когда не можешь поверить.

Несколько дней на каком-то автопилоте. Дать показания в полиции, какой-то суд, можно ли мне не присутствовать, съездить в морг, крематорий, парк, поблёкшая ограда, опустевшая бутылка, пасмурный день, ветер вдоль аллеи.

Маятник часов дошёл до крайнего положения капотом автомобиля, смявшего тот мир. И пошёл обратно.

Со смертью мир как будто сузился. И дальше всё стало будто бы дальнейшим сужением мира. Отказ от вакансии, переезд по назначению, принятие на должность, выпитая чашка кофе и пиджак в шкафу. Короткая прогулка в парке, лёгкая улыбка и отблеск в глазах. Бокал пива с друзьями, вечер с родственниками, спать, завернувшись в плед. Продвижение по службе, приятная прогулка до дома, поздравления коллег. Опоздавший автобус, новая цветочная клумба, рассыпавшиеся бумаги на работе. Смерть близкого друга, опоздание на встречу, вечер, когда каждый пытается было что-то сказать – и умолкает.

Маятник летит всё быстрее и быстрее.

Кутерьма событий и нет времени остановится. Пытаешься крикнуть “хватит”, но кричишь это поезду времени, уже летящему с насыпи.

Куда-то уходят все близкие люди. А новых не появляется.

Человек, когда-то человек, а теперь лишь человечек, сгорбленный временем и ссутуленный серым пиждаком, остаётся один.

Странно... Раньше были другие люди, а теперь они все куда-то растворились. Старый человек сидит и смотрит.

Цветное, ярко-цветное, пёстрое и смазанное кино из фигурок. Мама с сыном, мужчина в галстуке, бег за трамваем, ребёнок смотрит на валяющийся на тротуаре фантик. Чья-то собака на секунду остановилась посмотреть на человека – чихнула и побежала дальше.

Почему, когда кто-то уходит, всегда ощущение, что проснулся в новом мире? Почему не приходят новые люди? Почему они умирают, а я - нет? А если … если для них я умер? Пожилой человечек думает, и рука бессознательно поглаживает гладкую рукоятку трости.

Каждый бессмертен, но лишь умирает мир вокруг него. Листьями разлетаются люди, остаётся дерево человека.

Бесконечно распадающийся мир, множащийся своими случайностями. Люди в своих попытках стать ближе друг другу лишь летят вместе с маятником – всё дальше друг от друга. Бег во все стороны, распадающийся мир.

Сколько раз я умер? Сколько раз уходил от других людей? А кто оставался? Те же люди? Фантомы? Я один, или я есть множество? Фантом ли я?

Начинаешь ходить по городу. Когда-то мир был большим, необъятным. А потом всё меньше, меньше... Город начинает водить. Улицы, когда-то бывшие прямыми и уводившие далеко вдаль, стали водить по кругу. Идёшь всё время вперёд – а оказываешься там же. Прожил как будто неделю – а провалился лишь в завтра. Или прожил два дня, а уже следующий месяц.

Всё больше внимание фокусируется на мелочах, замедляя время. Старость сухой рукой отбирает фантазию и мысли о далях. И время, когда-то послушно улетавшее у тебя вдаль – оно было остановлено когда-то давно криком “куда же летишь?!” - и послушно замерло. И, замерев, начав кружиться вокруг тебя, стало тыкать носом в пустяки. И ты идёшь, человечек, потерявшийся в пустяках и спотыкающийся о мелочи. И каждый метр – преодоление, ты помнишь его, время, раздвинутое, растянутое, и ты, муравей, ползающий по нему с лупой. И вот – край блюдца времени, незаметная верёвочка на поле обыденностей – и фигурка уже не бредёт, а падает, падает, всё быстрее и быстрее падает вниз. Летит через время, со свистом в ушах, превращаясь в мумию себя, думая не о том, куда падаешь, но каким, но почему упал. Когда взгляд назад перевешивает надежду вперёд, когда опыта становится так много, что он перехлёстывает через тебя-сейчас, он падает вперёд, в твоё будущее, перед тобой. Растекается холодным липким приветом – и ты-будущий, но с прокисшим запахом déjà vu.

И мир начинает шелушиться рваными обоями, старой штукатуркой, золотой осенью, обгоревшей кожей. Человек сидит и сдирает с себя ошмётки памяти. Выдирает куски реальности – и яркие пёстрые хлопья опадают подбитыми птицами, сворачиваются жёванной бумагой и исчезают серыми пеплами.

Краски становятся слабее и слабее, реальность становится серой с еле заметными цветами – перламутровая. Раковина моллюска будет нашим бытием. Улитка растёт из своей раковины, человек же всю жизнь растёт обратно, против времени, против естества. Родившись, на секундочку обрадуется этому миру – и, испугавшись какой-то тени, поклёванный каким-то вороном – немедленно начинает строить ракушку внутрь. Ракушка всё сужается и сужается. Вот из неё исчезают другие люди. И сам обладатель, бессмертный, бессменный, бессмысленный – и бесхребетный. Ракушка поддержит, не нужен хребет.

И вот начинает сыпаться реальность. Перламутр, везде серое небо. Серое небо, бессмертный одиночка, судьба, ушедшая спать.

Сколько раз я умер? Сколько раз уходил от других людей? А кто оставался? Те же люди? Фантомы? Я один, или я есть множество? Фантом ли я?

А моё тело? Была ли травма, есть ли оспина, со мной ли шрам? Или не со мной? Я его потерял, или он у другого меня, или его вовсе не было? Фантомные шрамы, фантомные боли, фантомные тела, альтернативные миры.

Тело начинает рассыпаться, исчезать, проваливаться кусками. То вижу руку, то нет, мерцание, а была ли рука?

Остаюсь лишь я – перламутровый шар в сером мире.

Сколько раз я умер? Сколько раз уходил от других людей? А кто оставался? Те же люди? Фантомы? Я один, или я есть множество? Фантом ли я?

Пролом серого мира, появление какого-то щупальца. Кто ты? Я пришёл за тобой. Но все умерли? Нет, умер ты. Я фантом? Нет, ты настоящий. Мизерикордия? Нет.

Серая скорлупа вокруг трескается и осыпается.

Сколько раз я умер? Сколько раз уходил от других людей? А кто оставался? Те же люди? Фантомы? Я один, или я есть множество? Фантом ли я?

Всё чаще и чаще. Фантом ли я? Или настоящий? Где ошибка? Где правда?

Последний взгляд. Два кальмара, нет, осьминога, нет, каракатицы сплелись щупальцами. Я. И другая маленькая сфера. Мы видим друг друга. Та катастрофа... Машина... Ты! Контакт. Нет, меня разбило машиной. Нет, тебя. Ты фантом, я фантом...

Щупальца пробили сферы почти одновременно.

Их всегда приятнее есть, когда их безумие на пике, - сказала одна каракатица другой, - они охотно заточают себя в крохотный мирок, который кажется им свободой. Но стоит им только понять, что свобода у них утекала всё то время, пока они к ней стремились – и они почему-то сходят с ума. Но так да, именно этот постоянный цикл мысли и побуждает их легко и неосознанно отдавать свою энергию до последней капли.

Сколько раз я умер? Сколько раз уходил от других людей? А кто оставался? Те же люди? Фантомы? Я один, или я есть множество? Фантом ли я?