Малоизвестная повесть, автор которой имитирует образ мысли молодого человека с раздвоением личности и полной дезориентацией во времени - и показывает его поток сознания читателю.
Общая атмосфера мне очень напомнила "палату №6" Чехова - такая же провинция, такое же ощущение того, что ничто, в общем, и не происходит. Сюжет вне времени и вне пространства. Эпоху можно установить только по совсем каким-то косвенным деталям, и она не имеет, в общем, большого значения. И место. Автор несколько раз говорит "Мел" - посёлок Мел, река Мел, меловые карьеры... Это привязка не к месту, но к образу жизни - и именно это и хочет, наверное, сделать автор.
Множество частных деталей, фокусировка внимания на чём-то, не имеющем никакого отношения к сюжету. Хотя можно ли вообще говорить о сюжете в "школе для дураков"? Наверное, нет. Сюжет - это последовательность, это явления, связанные причинно-следственными связями. А этот витраж - просто ведро разноцветных шариков. Впрочем, каждая конкретно зарисовка вполне осмысленна.
Забавно, что, в отличие от романа "Цветы для Элджернона", произведение не кажется каким-то тяжёлым. Его герой не так, что бы и страдает от своего заболевания - это скорее ощущения ёжика в тумане, чем отчаяние заблудившегося в лесу.
Первая десятая читается легко, первую четверть прочитать можно. Я честно умер на половине текста. Умер с концами и скорбными жалостливыми криками гули на пустоши здравого смысла.
Но мне кажется, попробовать это почитать нужно каждому. Просто как совсем другой стиль, совсем другая музыка и совсем другая сказка.
В заключение я приведу большой фрагмент текста из этой книги, который мне безумно понравился:
Дорогой ученик такой-то, я, автор книги, довольно ясно представляю себе тот поезд - товарный и длинный. Его вагоны, по преимуществу коричневые, были исписаны мелом - буквы, цифры, слова, целые фразы. Видимо на некоторых вагонах работники в специальных железнодорожных костюмах и фуражках с оловянными кокардами делали выкладки, заметки, расчеты. Предположим, поезд уже несколько суток стоит в тупике и еще неизвестно - никто не знает этого - когда он снова поедет, и никто не знает - куда. И вот в тупик приходит комиссия, смотрит на пломбы, бьет молотками по колесам, заглядывает в буксы, проверяя, нет ли трещин в металле и не подмешал ли кто песок в масло. Комиссия спорит, ругается, ей давно надоела ее однообразная работа, и она с удовольствием ушла бы на пенсию. А сколько же лет до пенсии? - размышляет комиссия. Она берет кусок мела и пишет на чем попало, обычно на одном из вагонов: год рождения - такой-то, трудовой стаж - такой-то, значит, до пенсии столько-то. Потом на работу выходит следующая комиссия, она очень задолжала своим коллегам из первой комиссии, вот отчего вторая комиссия не спорит и не ругается, а старается делать все тихо и даже не пользуется молотками. Этой комиссии грустно, она тоже достает из кармана мел (здесь я должен в скобках заметить, что станция, где происходит действие, никогда, даже во времена мировых войн, не могла пожаловаться на нехватку мела. Ей, случалось, недоставало шпал, дрезин, спичек, молибденовой руды, стрелочников, гаечных ключей, шлангов, шлагбаумов, цветов для украшения откосов, красных транспарантов с необходимыми лозунгами в честь того или совершенно иного события, запасных тормозов, сифонов и поддувал, стали и шлаков, бухгалтерских отчетов, амбарных книг, пепла и алмаза, паровозных труб, скорости, патронов и марихуаны, рычагов и будильников, развлечений и дров, граммофонов и грузчиков, опытных письмоводителей, окрестных лесов, ритмичных расписаний, сонных мух, щей, каши, хлеба, воды. Но мела на этой станции всегда было столько, что, как указывалось в заявлении телеграфного агентства, понадобится составить столько-то составов такой-то грузоподъемностью каждый, чтобы вывезти со станции весь потенциальный мел. Вернее не со станции, а из меловых карьеров в районе станции. А сама станция называлась Мел, и река - туманная белая река с меловыми берегами - не могла называться иначе как М е л. Короче, все здесь, на станции и в поселке, было построено на этом мягком белом камне: люди работали в меловых карьерах и шахтах, получали меловые, перепачканные мелом рубли, из мела строили дома, улицы, устраивали меловые побелки, в школах детей учили писать мелом, мелом мыли руки, умывались, чистили кастрюли и зубы и, наконец, умирая, завещали похоронить себя на поселковом кладбище, где вместо земли был мел и каждую могилу украшала меловая плита. Надо думать, поселок Мел был на редкость чистый, весь белый и прибранный, и над ним постоянно висели облака и тучи, беременные меловыми дождями, и когда они выпадали, поселок становился еще белее и чище, то есть совсем белым, как свежая простыня в хорошей больнице. Что же касается больницы, то она и была тут хорошая и большая. В ней болели и умирали шахтеры, больные особой болезнью, которую в разговоре друг с другом называли меловой. Пыль мела попадала рабочим в легкие, проникала в кровь, и кровь становилась слабой и жидкой. Люди бледнели, лица светились в сумраке ночных смен бело и призрачно, в часы передач и свиданий светились в окнах больницы на фоне изумительно чистых занавесок, прощально светились на фоне предсмертных подушек, а потом лица светились только на фотографиях в семейных альбомах. Снимок наклеивался на отдельной странице и кто-нибудь из домашних старательно обводил его черным карандашом. Рамка получалась неровной, но торжественной. Однако вернемся ко второй железнодорожной комиссии, которая достает из кармана мел, и - закроем скобки) и пишет на вагоне: Петрову - столько-то, Иванову - столько-то, Сидорову - столько-то, итого - столько-то меловых рублей. Комиссия идет дальше и на каких-то вагонах и платформах пишет слово проверено, а на других - проверить, ибо нельзя же проверить все сразу, есть же, в самом-то деле, и третья комиссия: пусть она и проверит оставшиеся вагоны. Но кроме комиссий на станции есть не - комиссии, иначе говоря, люди, не являющиеся членами комиссий, они стоят вне этого, заняты на других работах или вообще не служат. Тем не менее они тоже не могут побороть в себе желание взять кусочек мела и что-нибудь написать на стенке вагона - деревянной и теплой от солнца. Вот идет солдат в пилотке, направляется к вагону: до дембеля два месяца. Появляется шахтер, белая рука выводит лаконичное гады. Двоечник пятого класса, кому, быть может, жить труднее, чем нам всем вместе взятым: Марья Степанна - сука. Станционная рабочая в оранжевой безрукавке, которая обязана подвинчивать гайки и подметать виадуки, сбрасывая мусор вниз, на рельсы, умеет рисовать море. Она рисует на вагоне волнистую линию, и правда - получается море, а старик-нищий, что не умеет ни петь, ни играть на гармони, а купить шарманку до сих пор не собрался, пишет два слова: вам спасибо. Какой-то парень, пьяный и кудлатый, узнавший стороной об измене подружки, в отчаянии: Валю любили трое. Наконец поезд выходит из тупика и движется по перегонам России. Он составлен из проверенных комиссиями вагонов, из чистых и бранных слов, кусочков чьих-то сердечных болей, памятных замет, деловых записок, бездельных графических упражнений, из смеха и клятв, из воплей и слез, из крови и мела, из белым по черному и коричневому, из страха смерти, из жалости к дальним и ближним, из нервотрепки, из добрых побуждений и розовых мечтаний, из хамства, нежности, тупости и холуйства. Поезд идет, на нем едут контейнеры Шейны Соломоновны Трахтенберг, и вся Россия, выходя на проветренные перроны, смотрит ему в глаза и читает начертанное - мимолетную книгу собственной жизни, книгу бестолковую, бездарную, скучную, созданную руками некомпетентных комиссий и жалких, оглупленных людей.
Комментариев нет:
Отправить комментарий